Записи на таблицах - Лев Виленский

вода была везде- в воздухе, на земле, она затекала через щели в крышах, заливала террасы полей на склонах холмов, скапливалась в водоемах. Высохшие за лето реки наполнялись бурными коричневыми потоками, несущими с собой сухие ветки, небольшие валуны и всякий мусор, скопившийся в вади. А иногда, когда воздух становился особенно холодным и пронизывающим, дождь сменялся мокрым и липким снегом, покрывающим горы белой и чистой пеленой.

Иудеи любили дождь, молили о нем Бога Всевышнего. Дождь был жизнью, дождь был всем. Безречный и сухой Кнаан становился пустыней, если дождей выпадало мало. Но если они шли, то весной, когда тучи уходили на восток и Солнце вновь освещало землю, в пустыне идумейской распускались ковры разноцветных цветов, и голос горлицы слышался в стране, наступало время пения и посева, и выходили на поля иудеи, поправляя каменные ограды, размытые дождями, сеяли пшеницу и просо и пели песни весны, песни урожая, воздавая хвалу тому, Кто создал мир.

В тот год дождей было мало. Так мало, что даже вади остались сухими, а выпавшие с неба скудные капли впитывала в себя сухая, растрескавшаяся земля. Тяжелая зима выпала жителям Бейт-Лехема, называемого также Эфрата, солнечная, теплая и сухая. Земля не могла прокормить всех, не слушалась плуга, крошилась в пальцах. Семена, брошенные в землю, не нашли воды и погибли. Голод наступил а горах иудейских, такой голод, которого не знали уже много лет. Жаркое солнце палило безжалостно, сохли виноградники, оливковые деревья простирали к небу сухие ветви свои, иссякала вода в цистернах. Дети пухли от голода и жалобно просили есть, их крики становились все громче, а потом затихали, люди лежали в тени навесов, облепленные мухами, и умирали от голода и жажды.

Элимелех, землепашец из Бейт-Лехема, грустно смотрел на сухую землю, тихо проклиная веселое солнце. Его нехитрый скарб был уже сложен в телегу, запряженную отощавшими волами, жена его Наоми и сыновья — Махлон и Кильон, крупные юноши, с крепкими мышцами и толстыми загривками, сидели в телеге, озорничая, ссорились из-за какого-то пустяка. Элимелех был уже стар, руки его высохли от голода и обильной работы на земле, в груди что-то клокотало, когда он наклонялся, или с силой вонзал лемех плуга в высохшее поле свое. Он знал, что скоро призовет его к себе Господь, а сыновья его глупы и беспечны, и жена, любимая его жена, состарившаяся вместе с ним, не будет иметь от них поддержки. Недолго тужил Элимелех, от бродячих пророков слышал он, что за Иорданом, за Мертвым морем дожди выпали, и есть там много свободной земли в стране моавитян. Ну и пусть они язычники, пусть молятся Кемошу, но они говорят на одном языке с Элимелехом. Среди них можно пожить, покуда не наступят времена иные, когда снова сойдет благословение Господне к народу Израиля, пока не польют снова дожди. И решил Элимелех идти к моавитянам, и так случилось, что не возразили ему ни слова домашние. Он прикрыл дверь дома своего, встал у воловьей упряжки, бросил внимательный взгляд на сухое желтое поле, на покатые спины эфратских холмов, на купы оливковых деревьев, вздохнул, понимая, что не увидит больше этой земли, на которой родился и рос, и стегнул волов кнутом. Скрипнули сплошные деревянные колеса телеги, запричитала Наоми, заплакала, повернувшись лицом к дому, становившемуся все меньше и меньше, и так и лила она слезы, пока не исчез вдали дом, и стены Бейт-Лехема, лишь тогда она повернулась и увидела, как медленно и неуклонно растет перед ними громада Моавского плоскогорья, серым хребтом поднимаясь над бурыми горами Иудейской пустыни, над тусклым зеркалом Мертвого моря.

Четыре дня шли они, останавливаясь на ночлег то в поле, то в бедной придорожной харчевне, то в тени маленькой рощи. Вскоре земля Моава приняла их, напоенная водой за зиму, распряг Элимелех волов, чтобы впрячь их в плуг, и пошел за плугом, вспахивая борозды в ничейней земле, неподалеку от Кир-Харесета, города моавитского.

Сыновья помогали отцу нехотя, таскались за моавитскими девицами, и, вскоре, невзирая на уговоры матери, привели в стан Элимелеха двух молодых жен-моавитянок, одну, неказистую, но крепко сложенную, звали Орпа — Наоми все звала ее на иудейский манер — Офра, а другую — тихую худую девушку с огромными глазами-колодцами — Рут. Девицы, невзирая на веру отцов своих, были послушные и покладистые, быстро выучились готовить по-иудейски, чтобы молоко с мясом не смешивалось, и посуда мылась и хранилась отдельно, начали помогать Наоми по хозяйству. Но усталый Элимелех уже не увидел невесток, его нашли лежащим на меже, и волы стояли неподалеку, жуя свежую траву, пристегнутые к плугу, чьи рукоятки до блеска были вытерты руками Элимелеха. Вдова сначала не проронила ни слезинки, она чувствовала давно, что муж собрался покинуть ее, чтобы встретиться с Всевышним, но когда его. завернутого, по обычаю иудеев, в покрывало с кистями, опускали в яму, грянулась оземь и стала биться лицом о камни, раздирала на себе одежду, причитала так громко, что невестки ее испугались. Муж ушел… она, старая мудрая женщина, осталась одна. Больше не придет Элимелех домой, усталый, с ногами, разодранными в кровь комьями земли, пропахший потом — своим и воловьим, не ляжет на пол возле стола, где в глиняной миске она подаст ему кашу из зерен, лук и большой ломоть хлеба, не услышит она его сытого дыханья рядом с собой, когда он обнимет ее огромной своей рукой, не прижмет к себе… Холодная постель ждет ее, глупые сыновья, да чужеземные невестки. И хотя еще целы у нее зубы, и зорко глядят черные и печальные глаза меж покрасневших от плача век, никому не нужна она, вдова старая да безутешная. Даже внуков нет у нее, внуков маленьких, курчавых и веселых, смуглых детишек сыновей ее. Так вот и жизнь проходит… год за годом, десять лет уже как.

В ту зиму, когда успокоилось немного сердце Наоми, умерли сыновья ее, Махлон и Кильон. Неизвестная доселе болезнь пришла в Моав вместе со стадами, которые гнали арамеи на юг, продавать в Египет. От этой болезни опухали ноги и руки, ужасная слабость разливалась по всему телу, острый, как нож, кашель раздирал грудь, пока не появлялась на губах кровь, и умирали люди, тщетно призывая богов, в метаниях и криках, сводило тела судорогой от страшной боли, темнел мир вокруг, и только ангел смерти избавлял несчастных от страданий. Четыре дня умирали Махлон и Кильон, вопли их становились все громче, они вспоминали и молили Бога Всевышнего, проклинали Кемоша, бога моавского, звали мать и жен,